Artur Sharakhimov
29.07.2022, 22:16
Обращение Жана Кальвина
Одним из самых важных событий в истории благодати было обращение Жана Кальвина. В Своей благости к Церкви и миру Бог возвысил его как богослова с выдающимися систематизаторскими способностями, библейского комментатора, непревзойденного по духовной проникновенности, организатора, который создал гражданские законы Женевы и поставил на ноги ее университет, как реформатора, который превратил крошечный город-государство в «самую совершенную школу Христа со времен апостолов» (Нокс), чья огромная переписка и щедрое гостеприимство к иностранным изгнанникам имели международное значение. Само существование термина «кальвинизм», означающего его отличительные учения, доктринальную систему, которая исповедуется многими церквями, и мировоззрение, что охватывает богословие, мораль, политику, философию, науку и культуру, есть достаточное свидетельство о важности его обращения.
Ввиду крайней сдержанности Кальвина во всех вопросах личного характера великолепный пассаж о его обращении в письме к Садолето так же ценен, как и редок. "Когда я погружался в себя или возносил разум свой к Тебе, непомерный ужас охватывал меня – ужас, от которого ни пожертвования, ни акты покаяния не могли меня избавить. И чем больше я исследовал себя, тем острее становилось жало, истязавшее меня так, что единственным утешением, которое оставалось мне, было обманываться забвением. И все равно, не имея ничего лучшего, я продолжал оставаться на том пути, на который встал, когда – подумать только! – зародилась другая форма учения, которая не уводила нас от христианского вероисповедания, но возвращала его к первоисточнику и словно очищала от чуждого и восстанавливала его первоначальную чистоту. Возмущенный такой новизной, я лишь неохотно прислушивался к этому учению, и сначала, должен признать, сильно и страстно противостоял ему; ибо (таково есть упорство или бесстыдство, с коими людям свойственно настаивать на пути, на который они однажды встали) много трудов потребовалось мне, чтобы признать, что всю свою жизнь пребывал я в невежестве и заблуждении. Одно в особенности привело меня к неприятию этих новых учителей, а именно мое почитание церкви. Но как только я обратил к ним свой слух и позволил себе быть научаемым, я понял, что безосновательным был мой страх умалить величие церкви. Ибо они напомнили мне, насколько велико различие между расколом церкви и стремлением исправить те ошибки, которыми она была заражена... После этого разум мой готов был внимать, и – будто свет пролился на меня – пришло ко мне осознание, в каком же заблуждении я погряз и насколько поддался я осквернению и загрязнению. Будучи безмерно обеспокоен своим жалким состоянием, а еще более тем, что угрожало мне в будущем – вечною смертью, я из чувства долга сделал своей первоочередной целью ступить на Твой путь, подвергая осуждению свою прошлую жизнь (не без стенаний и слез). И сейчас, о Господь, что же еще остается такому жалкому человеку, как я, кроме как вместо самооправданий убедительно молить тебя о том, чтобы не судил по заслугам то ужасное оставление Твоего Слова, от которого ты, наконец, избавил меня по Своей чудесной милости".
Это рассказ о борьбе с Богом, столь же интенсивной, как у Лютера. Чистый ужас Кальвина при виде собственной развращенности, его возбужденное отчаяние по поводу бессилия всей церкви найти исцеление, его первоначальное сопротивление появившемуся евангельскому учению, его мучительные попытки оторвать себя от власти церкви его детства, его постепенное подчинение свету и силе истины, его сокрушенное сердце и окончательное подчинение Богу в покаянии образуют виртуозное раскрытие великих перемен в личности. Дальнейшие воспоминания дают менее интенсивные оценки того же важнейшего опыта. "Бог в Своем тайном провидении наконец обуздал меня и повернул в другом направлении. Сначала, поскольку я упрямо отдавался суевериям папства, было очень трудно вытащить меня из глубины болота, но через внезапное обращение Он приручил мое сердце и сделал его обучаемым, это сердце, которое для своего возраста было чрезмерно ожесточено в таких вопросах" (2).
Здесь снова такие понятия, как "обуздание", "поворот" и "приручение", которые предполагают внутреннюю борьбу огромных масштабов. Тем не менее эта борьба оставила покоренного ученика с уверенностью в том, что Бог достиг его и будет править в нем до конца. Штроль поэтому совершенно прав, обращая наше внимание уже не на протесты реформаторов против давних римских кощунств, а на открытие живого Бога, Автора всей благодати. "Ни один из тех, - продолжает он, - что были благословлены привилегией быть достигнутыми Богом, никогда не приписывал себе даже наименьшей заслуги в этом. Для них это была тайна Божественной милости, благодати избрания только по инициативе Самого Бога" (3). Никто не понимал эту истину лучше Кальвина.
Сегодня нельзя установить точно, когда произошло обращение Кальвина. Энергия, потраченная на эту тему, и изобретательность упражнений по этому поводу были более или менее бесплодными, потому что события его жизни между 1528 и 1533 годами, период начала его христианской деятельности, никогда не были описаны достаточно точно. Сам Кальвин не упоминает здесь никакого конкретного месяца или года, и мы должны противостоять искушению играть в игру с датами. Если время неясно, это не значит, что неясны плоды. Тем не менее в некоторых обстоятельствах, окружающие его обращение, мы можем быть уверены.
Несомненно, первые семена спасающей истины были посеяны в уме Кальвина во время его первого пребывания в Париже. В колледже Монтей, где он учился на священника, Кальвин был сильно защищен от библейской религии слепой нетерпимостью папства, ежедневным изучением схоластической философии и жестким соблюдением церковного ритуала. Тем не менее реформа витала в воздухе, и замыслам Божьим было не помешать. Трехслойные доспехи, в которые заключил себя блестящий молодой новичок, пронзили свидетельства его двоюродного брата Робера Оливетана. Теодор де Беза, первый биограф и преемник Кальвина в Женеве, говорит, что Кальвин «попробовал что-то от чистой религии» через рвение Оливетана, в результате которого он начал «видеть выход" из папских суеверий. В частности, он начал самостоятельно читать Библию и отходить от суеверных обрядов (4). Здесь мы имеем определенное влияние и первое изменение направления. Вера Кальвина в непогрешимую церковь была поколеблена и заменилась вниманием к безошибочности Книги.
Что это была за Библия? Беза упоминает французский Новый Завет Лефевра д'Этапля, опубликованный в 1524 году и распространенный среди его учеников, одним из которых был Оливетан. На его страницах Кальвин обнаружил евангельскую истину, изложенную с Божественной властью и ясностью. Под властью Божией он не мог ошибиться в своем послании: Христос умер за нечестивых, которые оправданы исключительно верой в Него. «Как при вспышке свет, - сообщает он Садолето, - я понял, в какой пропасти ошибок, в каком хаосе я был» (5).
Таким образом, великое открытие Лютером оправдания только верой рано пришло к Кальвину как единственное решение проблемы его греха. Божественный свет показал ему решение, и Божья сила применила его. "Это было потому, что конфликт имел место" (6). Когда конкретно он был пробужден от мрачного учения папства к чувству своей вины и мерзости перед святым Богом, мы не знаем (7). Мы знаем, однако, что все его посредники и заступники не могли освободить его от ужасного рабства, и, как в случае с Августином, который пробовал тот же путь бегства, Бог не позволил ему обманываться и прятаться от самого себя.
Таким было решительное пробуждение, которого никто не ждал и не искал. Сам Кальвин никогда не был интеллектуалом, пытавшимся выбрать между конкурирующими религиозными системами. Это была борьба слепого умышленного бунтаря, оказавшегося во власти разгневанного Бога. Бог, однако, любил его вечной любовью, и когда пришло «время любви», мятежник должен был быть изменен. В связи с этим Уайли правильно подчеркивает, что "тяжесть борьбы Кальвина была пропорциональна силе его прежнего самодовольства", потому что этот аспект характера папство пыталось внедрить с детства (8). Безупречность его внешней жизни, все склонности его серьезного и добродетельного ума, и его преданная приверженность каждому предписанному церковному ритуалу - все это способствовало мучительной интенсивности его встречи с Богом. По-человечески, его защита была неуязвима, и каждый наркотик из церковной духовной аптеки делал его нечувствительным к простому евангельскому обличению. Но Бог применил Свою спасительную истину к недоумению новичка и его совести, и работа обращения началась.
Вспоминая парижский опыт Кальвина, мы не должны недооценивать его присутствие при мученической кончине многих верующих-лютеран, чью жестокую смерть под колокола Нотр-Дама видело множество горожан. Ужасное зрелище беззащитных христиан, горевших заживо на Пляс де Грав, не могло не потрясти такого впечатлительного молодого человека, как Кальвин. Когда он сам ходил среди толп священников, монахов, солдат и горожан и видел внутренний мир и мужество этих мучеников, такой храбрости ему, по его признанию позже, не хватало.
В 1528 году Кальвин отказался заниматься богословием в пользу изучения права. Он пошел на это, возможно, потому, что больше не чувствовал себя связанным амбициями отца. Вероятно, строгая добросовестность, которая характеризовала всю его жизнь, сделала для него невозможным претендовать на священство сейчас, когда он начал "выходить из папской тьмы" и приобрел "некоторый вкус к здравому учению" (9). Какова бы ни была причина, его перевод в Орлеан с его знаменитым юридическим факультетом был важным шагом в его духовном путешествии.
Именно в Орлеане Мельхиор Фольмар, ученый из Вюртемберга, стал вторым человеком, участвовавшим в обращении Кальвина. Фольмар преподавал греческий язык и литературу в Тюбингенском университете, но менее публично, хотя и не особо скрывая - Книгу более сильную и важную. Он узнал ее в Германии, когда рука Лютера, которого он встречал лично, изменила лицо страны. В этой Книге, по его словам, был ответ на каждую проблему, средство от всех бед и "все, что нужно для каждой измученной души" (10). Конечно, у него был прежде всего греческий Новый Завет Эразма. Преподавание Фольмара вызвало в его отношении подозрения в лютеранской "ереси". «Мы открываем сейчас новый язык, - писал один обеспокоенный современник. - Мы должны избегать этого любой ценой, ибо этот язык порождает ереси. Особенно остерегайтесь Нового Завета на греческом языке; это книга, полная шипов и колючек" (11).
Примечательно, что Фольмар уже в Орлеане вышел за пределы замыслов своего учителя Жака Лефевра в приверженности Реформации (12). Дом опытного лингвиста поэтому стал центром частных лютеранских исследований в городе. Среди учеников Вольмара были Теодор Беза, Франсуа Даниэль и Николас Духмин - и все они стали друзьями Кальвина на всю жизнь. Именно в этот круг вступил новый студент, и именно во время их встреч Фольмар признал выдающиеся умственные способности Кальвина и его потенциал для служения Богу. Однажды во время прогулки, обсуждая с ним будущую карьеру, он посоветовал ему посвятить себя богословию как царице наук и "оставить кодекс Юстиниана ради Евангелия Иисуса Христа" (15).
Именно тогда было оказано второе решающее влияние на духовную жизнь Кальвина. Если первое знакомство Кальвина с божественной истиной вызвало бурное потрясение, которое он описал, этот второй эпизод доказал, что он не мог быть полностью побежденным Реформацией без полной интеллектуальной перекройки. Подстрекаемый этим жгучим голодом по истине, который характеризовал всю его жизнь, он теперь искал способ заменить свой прежний папизм полной системой библейских доктрин. С этой целью он изучал Писания, перепахивал Отцов, применил свое понимание права и философии к вопросам веры, уточнил основные моменты в дискуссии о Реформации и оформил свое видение обновленной, реформированной Церкви. Его погружение в Писание, особенно в четыре Евангелия и послания Павла, убедило Кальвина, что спасение - полностью по свободной и суверенной благодати Божья, и передаваемо только через веру только в Иисусе Христе. Изучение Отцов Церкви убедило его в том, что они стояли на стороне реформы, а не отступничества. Обзор современного папизма дал ему понять, что компромисс с ним был невозможен.
И все же Кальвин не мог согласиться на свержение католицизма, прежде чем он почувствовал обладание полной доктринальной системой, готовой заменить его (14). Одного этого факта достаточно, чтобы объяснить его молчание между 1529 г. и первым изданием "Наставления" в 1536 году, где он подводит итог своей вновь обретенной реформатской веры. Сам Кальвин намекает на то, как он провел эти годы, когда он вспоминает, что с того времени, когда он начал любить и почитать Бога как своего Отца, он буквально "горел желанием возрастать в познании Бога и любви к Нему" (15). Соответственно, даже когда он продолжал заниматься юридическим образованием, он усердно изучал духовную литературу и "настолько преуспел в этом, что со всего Орлеана люди, у которых было желание познакомиться с более чистой религией, часто приходили, чтобы посоветоваться с ним, и были сильно поражены и его учением, и его рвением. Сам Кальвин скромно записывает, что уже в течение года после его обращения «все, кто имел жажду чистого учения, приходили ко мне учиться, хотя я был еще новичком" (16).
Где-то в 1529 году начался новый этап в духовном развитии Кальвина Вместе с несколькими друзьями на юридическом факультете он переехал в Бурж, где недавно известный итальянский юрист Альчати был назначен на кафедру юриспруденции. Его обучение там продолжалось около полутора лет, в течение которых он продолжил изучение греческого языка. И все же ясно, что "право и греческий язык не занимали все его время в Бурже" (17). Он читал лекции по риторике в местном августинском монастыре, где был будущий реформатор Марлорат. Еще важнее то, что он начал проповедовать. Этот факт имеет огромное значение. Несмотря на его естественную неуверенность в себе и его желание найти уединенное убежище для учебы, "та же самая рука, которая вытащила его из канавы самодовольства, не давала ему покоя, пока не вывела к свету и действию" (18). Паркер приписывает проповедь Кальвина его неофитскому рвению к благовестию. «Без сомнения, - замечает он, - Кальвин мог бы проповедовать, останься он католиком или гуманистом, но если один из признаков евангельского христианина - это стремление свидетельствовать о своей вере, привести других к подобному знанию Искупителя ... Тогда совершенно резонно, что мы должны слышать о его проповеди в то время, как он прибыл в Бурж" (19).
Но мы не можем думать о проповеди Кальвина без вызова. С самого начала он был послушным учеником, а не ревностным энтузиастом. Даже его горячий пыл по славе Божьей и спасению других никогда не заставил бы его бежать туда, куда он не был послан. Единственное последовательное объяснение состоит в том, что, как и апостол Павел, Кальвин был отделен Богом для служения почти сразу после того, как он был спасительно просвещен познанием Христа. Поэтому новая сфера была для него скорее требованием, чем личным выбором. Сначала он проповедовал «на каменной кафедре древней церкви» августинцев, затем в соседней деревне Асмье, "где его слово посеяло семена, которые никогда не были задушены" еще в 1844 году, и в Линье в сарае у реки (20). В 1531 году смерть его отца, наконец, открыла для Кальвина дверь, чтобы он мог полностью посвятить себя делу служения. Это событие освободило его от сыновней обязанности продолжать юридическую карьеру и дало ему свободу следовать пути, установленному Отцом Небесным.
Публикация год спустя комментария к трактату Сенеки "О милосердии" озадачивает многих исследователей Кальвина. В их трудах часто говорится о "затянувшемся гуманизме" мыслителя. Можно предположить, что робкий молодой новообращенный теперь заколебался ввиду огромных опасностей, с которыми сталкивался любой служитель Христа во Франции Франциска I. Другое объяснение более вероятно. Так же, как Сенека просил Нерона помиловать гонимые меньшинства, Кальвин стал просить короля о милости к его преследуемым подданным -протестантам. Франциск, приказавший сжигать верующих на кострах, был в то же время поклонником классической литературы. Переиздание старой классики с убедительным комментарием Кальвина могло сдержать тирана и подвести его к веротерпимости.
Отрывочная запись событий, связанных с обращением Кальвина, наконец, возвращает нас в Париж, где оно началось. К 1533 году Кальвин связал свою судьбу с гонимой Церковью в двух шагах от трона и костра. В доме будущего мученика Этьена де ла Форжа он начал проводить частные службы, привлекавшие слушателей всех рангов общества. "То, что обращение Кальвина... было искренним и фундаментальным, доказывает не только его состояние ума и его проповедь Евангелия во Франции в период такой опасности, но и его произведения, в которых проявились такая непоколебимая твердость и такие глубокие убеждения в истине, как она есть в Иисусе" (21). Работы, на которые ссылается Генри, являются его неустанной деятельностью в столице от имени Евангелия и реформы. Враг свидетельствует: «Мы видели, как наши тюрьмы кишели бедными заблуждающихся, которых не переставая, он увещевал, утешал или утверждал своими письмами. Ни один тюремщик не мог помешать желающим посланникам подвергать опасности свою жизнь, чтобы передать эти письма узникам". Столь быстрое распространение истины с его усилиями привело к тому, что, по мнению врагов, "большая часть нашей Франции была завоевана" Реформой, в то время как все больше и больше проповедников, посланных Кальвином, распространяли Евангелие повсюду, от глухих углов до самого Парижа, где были зажжены костры, пожиравшие их" (22). Знаменательно, что Кальвин завершал каждую проповедь, которую он проповедовал в доме Этьена де ла Форжа, со звенящим заверением: «Если Бог за нас, кто может быть против нас? »(Рим. 8,31).
Сила Духа не только одержала быструю и окончательную победу в сердце Кальвина (23), она начал разрушать крепости, воздвигнутые против Бога по всей стране. Обрывочный рассказ об обращении Кальвина и его первых плодах достигает своего апогея в публичном, хотя и завуалированном исповедании им своей веры. Это произошло в чрезвычайно опасных обстоятельствах в 1533 году. Согласно обычаю, друг Кальвина Николас Коп, недавно избранный ректором Сорбонны, должен был произнести речь в «Праздник всех святых», 1 ноября. Избиравшие его не знали, что он, поднявшись на такую вершину, был далек от папской ортодоксальности. Коп впитал доктрины благодати и принял предложение Кальвина сочинить ему речь и молитву. "Кальвин написал речь, очень отличавшуюся от того, что было принято», - сообщает нам Беза. Бундженер добавляет: "Все было по-новому, ибо здесь отчетливо проповедовалась заслуга только Христа и оправдание верой" (24). Речь была действительно манифестом реформатской доктрины. Его заключительная ссылка на Евангелие как единственный стандарт "христианской философии" сделала и Кальвина, и Копа признанными врагами средневековья и обозначила поворотный момент в публичном исповедании Христа Кальвином. С тех пор Кальвин был самой острой стрелой в колчане Всевышнего в конфликте за Реформацию.
«Так велись, - метко комментирует Уайли, - одна из великих битв. мира », битва за душу Кальвина. (25) Точная дата его обращения не имеет значения. Были ли Роберт Оливетан или Мельхиор Фольмар его главными человеческими агентами - не имеет значения. Сам Кальвин уделял мало внимания простым человеческим инструментам. Его столкновение со святым величием Божьим было слишком всепоглощающим для него, чтобы он мог сосредоточить внимание на своих духовных акушерках. Но плод его обращения остается по сей день (26).
1. Quoted in J.Cadier: The Man God Mastered. IVF. 1960.40-I.
2. Op cit.59. See Calvin’s Preface to the Psalms. C.T.S. 4. 40.
3. H.Strohl: La Pensee de la Reforme. 1951. 22.
4. Beza: Life of Calvin. Op. Calv. 21. 29,54,121. Quoted in T.H.L.Parker: Calvin. London. 1975. 18.
5. Calvin Tracts. C.T.S. 1.64, .
6. F.Bungener: Calvin. Edinburgh. 1865. 21-2.
7. J.A.Wylie: History of Protestantism. London. 1899. 2. 152.
8. Wylie: op.cit.2. 153.
9. P.Henry: Life and Times of John Calvin. London. 1849. I.29.
10. F.Bungener: Op cit. 19.
11. Cuissard: L ‘Etude du Grec a Orleans. 1883. 93.
12. Parker ibid.
13. Florimond de Raemond: Histoire de la Naissance, Progres et Decadence de l’Heresie de ce Siecle. 1623. 7. 882.
14. Bungener: Op cit. 16.
15. Parker: Op cit. 25.
16. Beza: Life of Calvin. Banner of Truth. 1982. 12.
17. Parker: Op cit. 21.
18. Bungener: Op cit. 23.
19. Parker: Op cit. 22.
20. Raynal: Histoire du Berry. 1844. 5. 508.
21. Henry: Op cit. I. 50.
22. Pasquier: Recherches de la France. 8. 769.
23. Henry: Op cit. I. 52.
24. Bungener: Op cit. 27.
25. Wylie: Op cit. 2.
26. Дальнейшее основательно подтверждено Alexandre Ganoczy in The Young Calvin. 1988. 49-91
Одним из самых важных событий в истории благодати было обращение Жана Кальвина. В Своей благости к Церкви и миру Бог возвысил его как богослова с выдающимися систематизаторскими способностями, библейского комментатора, непревзойденного по духовной проникновенности, организатора, который создал гражданские законы Женевы и поставил на ноги ее университет, как реформатора, который превратил крошечный город-государство в «самую совершенную школу Христа со времен апостолов» (Нокс), чья огромная переписка и щедрое гостеприимство к иностранным изгнанникам имели международное значение. Само существование термина «кальвинизм», означающего его отличительные учения, доктринальную систему, которая исповедуется многими церквями, и мировоззрение, что охватывает богословие, мораль, политику, философию, науку и культуру, есть достаточное свидетельство о важности его обращения.
Ввиду крайней сдержанности Кальвина во всех вопросах личного характера великолепный пассаж о его обращении в письме к Садолето так же ценен, как и редок. "Когда я погружался в себя или возносил разум свой к Тебе, непомерный ужас охватывал меня – ужас, от которого ни пожертвования, ни акты покаяния не могли меня избавить. И чем больше я исследовал себя, тем острее становилось жало, истязавшее меня так, что единственным утешением, которое оставалось мне, было обманываться забвением. И все равно, не имея ничего лучшего, я продолжал оставаться на том пути, на который встал, когда – подумать только! – зародилась другая форма учения, которая не уводила нас от христианского вероисповедания, но возвращала его к первоисточнику и словно очищала от чуждого и восстанавливала его первоначальную чистоту. Возмущенный такой новизной, я лишь неохотно прислушивался к этому учению, и сначала, должен признать, сильно и страстно противостоял ему; ибо (таково есть упорство или бесстыдство, с коими людям свойственно настаивать на пути, на который они однажды встали) много трудов потребовалось мне, чтобы признать, что всю свою жизнь пребывал я в невежестве и заблуждении. Одно в особенности привело меня к неприятию этих новых учителей, а именно мое почитание церкви. Но как только я обратил к ним свой слух и позволил себе быть научаемым, я понял, что безосновательным был мой страх умалить величие церкви. Ибо они напомнили мне, насколько велико различие между расколом церкви и стремлением исправить те ошибки, которыми она была заражена... После этого разум мой готов был внимать, и – будто свет пролился на меня – пришло ко мне осознание, в каком же заблуждении я погряз и насколько поддался я осквернению и загрязнению. Будучи безмерно обеспокоен своим жалким состоянием, а еще более тем, что угрожало мне в будущем – вечною смертью, я из чувства долга сделал своей первоочередной целью ступить на Твой путь, подвергая осуждению свою прошлую жизнь (не без стенаний и слез). И сейчас, о Господь, что же еще остается такому жалкому человеку, как я, кроме как вместо самооправданий убедительно молить тебя о том, чтобы не судил по заслугам то ужасное оставление Твоего Слова, от которого ты, наконец, избавил меня по Своей чудесной милости".
Это рассказ о борьбе с Богом, столь же интенсивной, как у Лютера. Чистый ужас Кальвина при виде собственной развращенности, его возбужденное отчаяние по поводу бессилия всей церкви найти исцеление, его первоначальное сопротивление появившемуся евангельскому учению, его мучительные попытки оторвать себя от власти церкви его детства, его постепенное подчинение свету и силе истины, его сокрушенное сердце и окончательное подчинение Богу в покаянии образуют виртуозное раскрытие великих перемен в личности. Дальнейшие воспоминания дают менее интенсивные оценки того же важнейшего опыта. "Бог в Своем тайном провидении наконец обуздал меня и повернул в другом направлении. Сначала, поскольку я упрямо отдавался суевериям папства, было очень трудно вытащить меня из глубины болота, но через внезапное обращение Он приручил мое сердце и сделал его обучаемым, это сердце, которое для своего возраста было чрезмерно ожесточено в таких вопросах" (2).
Здесь снова такие понятия, как "обуздание", "поворот" и "приручение", которые предполагают внутреннюю борьбу огромных масштабов. Тем не менее эта борьба оставила покоренного ученика с уверенностью в том, что Бог достиг его и будет править в нем до конца. Штроль поэтому совершенно прав, обращая наше внимание уже не на протесты реформаторов против давних римских кощунств, а на открытие живого Бога, Автора всей благодати. "Ни один из тех, - продолжает он, - что были благословлены привилегией быть достигнутыми Богом, никогда не приписывал себе даже наименьшей заслуги в этом. Для них это была тайна Божественной милости, благодати избрания только по инициативе Самого Бога" (3). Никто не понимал эту истину лучше Кальвина.
Сегодня нельзя установить точно, когда произошло обращение Кальвина. Энергия, потраченная на эту тему, и изобретательность упражнений по этому поводу были более или менее бесплодными, потому что события его жизни между 1528 и 1533 годами, период начала его христианской деятельности, никогда не были описаны достаточно точно. Сам Кальвин не упоминает здесь никакого конкретного месяца или года, и мы должны противостоять искушению играть в игру с датами. Если время неясно, это не значит, что неясны плоды. Тем не менее в некоторых обстоятельствах, окружающие его обращение, мы можем быть уверены.
Несомненно, первые семена спасающей истины были посеяны в уме Кальвина во время его первого пребывания в Париже. В колледже Монтей, где он учился на священника, Кальвин был сильно защищен от библейской религии слепой нетерпимостью папства, ежедневным изучением схоластической философии и жестким соблюдением церковного ритуала. Тем не менее реформа витала в воздухе, и замыслам Божьим было не помешать. Трехслойные доспехи, в которые заключил себя блестящий молодой новичок, пронзили свидетельства его двоюродного брата Робера Оливетана. Теодор де Беза, первый биограф и преемник Кальвина в Женеве, говорит, что Кальвин «попробовал что-то от чистой религии» через рвение Оливетана, в результате которого он начал «видеть выход" из папских суеверий. В частности, он начал самостоятельно читать Библию и отходить от суеверных обрядов (4). Здесь мы имеем определенное влияние и первое изменение направления. Вера Кальвина в непогрешимую церковь была поколеблена и заменилась вниманием к безошибочности Книги.
Что это была за Библия? Беза упоминает французский Новый Завет Лефевра д'Этапля, опубликованный в 1524 году и распространенный среди его учеников, одним из которых был Оливетан. На его страницах Кальвин обнаружил евангельскую истину, изложенную с Божественной властью и ясностью. Под властью Божией он не мог ошибиться в своем послании: Христос умер за нечестивых, которые оправданы исключительно верой в Него. «Как при вспышке свет, - сообщает он Садолето, - я понял, в какой пропасти ошибок, в каком хаосе я был» (5).
Таким образом, великое открытие Лютером оправдания только верой рано пришло к Кальвину как единственное решение проблемы его греха. Божественный свет показал ему решение, и Божья сила применила его. "Это было потому, что конфликт имел место" (6). Когда конкретно он был пробужден от мрачного учения папства к чувству своей вины и мерзости перед святым Богом, мы не знаем (7). Мы знаем, однако, что все его посредники и заступники не могли освободить его от ужасного рабства, и, как в случае с Августином, который пробовал тот же путь бегства, Бог не позволил ему обманываться и прятаться от самого себя.
Таким было решительное пробуждение, которого никто не ждал и не искал. Сам Кальвин никогда не был интеллектуалом, пытавшимся выбрать между конкурирующими религиозными системами. Это была борьба слепого умышленного бунтаря, оказавшегося во власти разгневанного Бога. Бог, однако, любил его вечной любовью, и когда пришло «время любви», мятежник должен был быть изменен. В связи с этим Уайли правильно подчеркивает, что "тяжесть борьбы Кальвина была пропорциональна силе его прежнего самодовольства", потому что этот аспект характера папство пыталось внедрить с детства (8). Безупречность его внешней жизни, все склонности его серьезного и добродетельного ума, и его преданная приверженность каждому предписанному церковному ритуалу - все это способствовало мучительной интенсивности его встречи с Богом. По-человечески, его защита была неуязвима, и каждый наркотик из церковной духовной аптеки делал его нечувствительным к простому евангельскому обличению. Но Бог применил Свою спасительную истину к недоумению новичка и его совести, и работа обращения началась.
Вспоминая парижский опыт Кальвина, мы не должны недооценивать его присутствие при мученической кончине многих верующих-лютеран, чью жестокую смерть под колокола Нотр-Дама видело множество горожан. Ужасное зрелище беззащитных христиан, горевших заживо на Пляс де Грав, не могло не потрясти такого впечатлительного молодого человека, как Кальвин. Когда он сам ходил среди толп священников, монахов, солдат и горожан и видел внутренний мир и мужество этих мучеников, такой храбрости ему, по его признанию позже, не хватало.
В 1528 году Кальвин отказался заниматься богословием в пользу изучения права. Он пошел на это, возможно, потому, что больше не чувствовал себя связанным амбициями отца. Вероятно, строгая добросовестность, которая характеризовала всю его жизнь, сделала для него невозможным претендовать на священство сейчас, когда он начал "выходить из папской тьмы" и приобрел "некоторый вкус к здравому учению" (9). Какова бы ни была причина, его перевод в Орлеан с его знаменитым юридическим факультетом был важным шагом в его духовном путешествии.
Именно в Орлеане Мельхиор Фольмар, ученый из Вюртемберга, стал вторым человеком, участвовавшим в обращении Кальвина. Фольмар преподавал греческий язык и литературу в Тюбингенском университете, но менее публично, хотя и не особо скрывая - Книгу более сильную и важную. Он узнал ее в Германии, когда рука Лютера, которого он встречал лично, изменила лицо страны. В этой Книге, по его словам, был ответ на каждую проблему, средство от всех бед и "все, что нужно для каждой измученной души" (10). Конечно, у него был прежде всего греческий Новый Завет Эразма. Преподавание Фольмара вызвало в его отношении подозрения в лютеранской "ереси". «Мы открываем сейчас новый язык, - писал один обеспокоенный современник. - Мы должны избегать этого любой ценой, ибо этот язык порождает ереси. Особенно остерегайтесь Нового Завета на греческом языке; это книга, полная шипов и колючек" (11).
Примечательно, что Фольмар уже в Орлеане вышел за пределы замыслов своего учителя Жака Лефевра в приверженности Реформации (12). Дом опытного лингвиста поэтому стал центром частных лютеранских исследований в городе. Среди учеников Вольмара были Теодор Беза, Франсуа Даниэль и Николас Духмин - и все они стали друзьями Кальвина на всю жизнь. Именно в этот круг вступил новый студент, и именно во время их встреч Фольмар признал выдающиеся умственные способности Кальвина и его потенциал для служения Богу. Однажды во время прогулки, обсуждая с ним будущую карьеру, он посоветовал ему посвятить себя богословию как царице наук и "оставить кодекс Юстиниана ради Евангелия Иисуса Христа" (15).
Именно тогда было оказано второе решающее влияние на духовную жизнь Кальвина. Если первое знакомство Кальвина с божественной истиной вызвало бурное потрясение, которое он описал, этот второй эпизод доказал, что он не мог быть полностью побежденным Реформацией без полной интеллектуальной перекройки. Подстрекаемый этим жгучим голодом по истине, который характеризовал всю его жизнь, он теперь искал способ заменить свой прежний папизм полной системой библейских доктрин. С этой целью он изучал Писания, перепахивал Отцов, применил свое понимание права и философии к вопросам веры, уточнил основные моменты в дискуссии о Реформации и оформил свое видение обновленной, реформированной Церкви. Его погружение в Писание, особенно в четыре Евангелия и послания Павла, убедило Кальвина, что спасение - полностью по свободной и суверенной благодати Божья, и передаваемо только через веру только в Иисусе Христе. Изучение Отцов Церкви убедило его в том, что они стояли на стороне реформы, а не отступничества. Обзор современного папизма дал ему понять, что компромисс с ним был невозможен.
И все же Кальвин не мог согласиться на свержение католицизма, прежде чем он почувствовал обладание полной доктринальной системой, готовой заменить его (14). Одного этого факта достаточно, чтобы объяснить его молчание между 1529 г. и первым изданием "Наставления" в 1536 году, где он подводит итог своей вновь обретенной реформатской веры. Сам Кальвин намекает на то, как он провел эти годы, когда он вспоминает, что с того времени, когда он начал любить и почитать Бога как своего Отца, он буквально "горел желанием возрастать в познании Бога и любви к Нему" (15). Соответственно, даже когда он продолжал заниматься юридическим образованием, он усердно изучал духовную литературу и "настолько преуспел в этом, что со всего Орлеана люди, у которых было желание познакомиться с более чистой религией, часто приходили, чтобы посоветоваться с ним, и были сильно поражены и его учением, и его рвением. Сам Кальвин скромно записывает, что уже в течение года после его обращения «все, кто имел жажду чистого учения, приходили ко мне учиться, хотя я был еще новичком" (16).
Где-то в 1529 году начался новый этап в духовном развитии Кальвина Вместе с несколькими друзьями на юридическом факультете он переехал в Бурж, где недавно известный итальянский юрист Альчати был назначен на кафедру юриспруденции. Его обучение там продолжалось около полутора лет, в течение которых он продолжил изучение греческого языка. И все же ясно, что "право и греческий язык не занимали все его время в Бурже" (17). Он читал лекции по риторике в местном августинском монастыре, где был будущий реформатор Марлорат. Еще важнее то, что он начал проповедовать. Этот факт имеет огромное значение. Несмотря на его естественную неуверенность в себе и его желание найти уединенное убежище для учебы, "та же самая рука, которая вытащила его из канавы самодовольства, не давала ему покоя, пока не вывела к свету и действию" (18). Паркер приписывает проповедь Кальвина его неофитскому рвению к благовестию. «Без сомнения, - замечает он, - Кальвин мог бы проповедовать, останься он католиком или гуманистом, но если один из признаков евангельского христианина - это стремление свидетельствовать о своей вере, привести других к подобному знанию Искупителя ... Тогда совершенно резонно, что мы должны слышать о его проповеди в то время, как он прибыл в Бурж" (19).
Но мы не можем думать о проповеди Кальвина без вызова. С самого начала он был послушным учеником, а не ревностным энтузиастом. Даже его горячий пыл по славе Божьей и спасению других никогда не заставил бы его бежать туда, куда он не был послан. Единственное последовательное объяснение состоит в том, что, как и апостол Павел, Кальвин был отделен Богом для служения почти сразу после того, как он был спасительно просвещен познанием Христа. Поэтому новая сфера была для него скорее требованием, чем личным выбором. Сначала он проповедовал «на каменной кафедре древней церкви» августинцев, затем в соседней деревне Асмье, "где его слово посеяло семена, которые никогда не были задушены" еще в 1844 году, и в Линье в сарае у реки (20). В 1531 году смерть его отца, наконец, открыла для Кальвина дверь, чтобы он мог полностью посвятить себя делу служения. Это событие освободило его от сыновней обязанности продолжать юридическую карьеру и дало ему свободу следовать пути, установленному Отцом Небесным.
Публикация год спустя комментария к трактату Сенеки "О милосердии" озадачивает многих исследователей Кальвина. В их трудах часто говорится о "затянувшемся гуманизме" мыслителя. Можно предположить, что робкий молодой новообращенный теперь заколебался ввиду огромных опасностей, с которыми сталкивался любой служитель Христа во Франции Франциска I. Другое объяснение более вероятно. Так же, как Сенека просил Нерона помиловать гонимые меньшинства, Кальвин стал просить короля о милости к его преследуемым подданным -протестантам. Франциск, приказавший сжигать верующих на кострах, был в то же время поклонником классической литературы. Переиздание старой классики с убедительным комментарием Кальвина могло сдержать тирана и подвести его к веротерпимости.
Отрывочная запись событий, связанных с обращением Кальвина, наконец, возвращает нас в Париж, где оно началось. К 1533 году Кальвин связал свою судьбу с гонимой Церковью в двух шагах от трона и костра. В доме будущего мученика Этьена де ла Форжа он начал проводить частные службы, привлекавшие слушателей всех рангов общества. "То, что обращение Кальвина... было искренним и фундаментальным, доказывает не только его состояние ума и его проповедь Евангелия во Франции в период такой опасности, но и его произведения, в которых проявились такая непоколебимая твердость и такие глубокие убеждения в истине, как она есть в Иисусе" (21). Работы, на которые ссылается Генри, являются его неустанной деятельностью в столице от имени Евангелия и реформы. Враг свидетельствует: «Мы видели, как наши тюрьмы кишели бедными заблуждающихся, которых не переставая, он увещевал, утешал или утверждал своими письмами. Ни один тюремщик не мог помешать желающим посланникам подвергать опасности свою жизнь, чтобы передать эти письма узникам". Столь быстрое распространение истины с его усилиями привело к тому, что, по мнению врагов, "большая часть нашей Франции была завоевана" Реформой, в то время как все больше и больше проповедников, посланных Кальвином, распространяли Евангелие повсюду, от глухих углов до самого Парижа, где были зажжены костры, пожиравшие их" (22). Знаменательно, что Кальвин завершал каждую проповедь, которую он проповедовал в доме Этьена де ла Форжа, со звенящим заверением: «Если Бог за нас, кто может быть против нас? »(Рим. 8,31).
Сила Духа не только одержала быструю и окончательную победу в сердце Кальвина (23), она начал разрушать крепости, воздвигнутые против Бога по всей стране. Обрывочный рассказ об обращении Кальвина и его первых плодах достигает своего апогея в публичном, хотя и завуалированном исповедании им своей веры. Это произошло в чрезвычайно опасных обстоятельствах в 1533 году. Согласно обычаю, друг Кальвина Николас Коп, недавно избранный ректором Сорбонны, должен был произнести речь в «Праздник всех святых», 1 ноября. Избиравшие его не знали, что он, поднявшись на такую вершину, был далек от папской ортодоксальности. Коп впитал доктрины благодати и принял предложение Кальвина сочинить ему речь и молитву. "Кальвин написал речь, очень отличавшуюся от того, что было принято», - сообщает нам Беза. Бундженер добавляет: "Все было по-новому, ибо здесь отчетливо проповедовалась заслуга только Христа и оправдание верой" (24). Речь была действительно манифестом реформатской доктрины. Его заключительная ссылка на Евангелие как единственный стандарт "христианской философии" сделала и Кальвина, и Копа признанными врагами средневековья и обозначила поворотный момент в публичном исповедании Христа Кальвином. С тех пор Кальвин был самой острой стрелой в колчане Всевышнего в конфликте за Реформацию.
«Так велись, - метко комментирует Уайли, - одна из великих битв. мира », битва за душу Кальвина. (25) Точная дата его обращения не имеет значения. Были ли Роберт Оливетан или Мельхиор Фольмар его главными человеческими агентами - не имеет значения. Сам Кальвин уделял мало внимания простым человеческим инструментам. Его столкновение со святым величием Божьим было слишком всепоглощающим для него, чтобы он мог сосредоточить внимание на своих духовных акушерках. Но плод его обращения остается по сей день (26).
1. Quoted in J.Cadier: The Man God Mastered. IVF. 1960.40-I.
2. Op cit.59. See Calvin’s Preface to the Psalms. C.T.S. 4. 40.
3. H.Strohl: La Pensee de la Reforme. 1951. 22.
4. Beza: Life of Calvin. Op. Calv. 21. 29,54,121. Quoted in T.H.L.Parker: Calvin. London. 1975. 18.
5. Calvin Tracts. C.T.S. 1.64, .
6. F.Bungener: Calvin. Edinburgh. 1865. 21-2.
7. J.A.Wylie: History of Protestantism. London. 1899. 2. 152.
8. Wylie: op.cit.2. 153.
9. P.Henry: Life and Times of John Calvin. London. 1849. I.29.
10. F.Bungener: Op cit. 19.
11. Cuissard: L ‘Etude du Grec a Orleans. 1883. 93.
12. Parker ibid.
13. Florimond de Raemond: Histoire de la Naissance, Progres et Decadence de l’Heresie de ce Siecle. 1623. 7. 882.
14. Bungener: Op cit. 16.
15. Parker: Op cit. 25.
16. Beza: Life of Calvin. Banner of Truth. 1982. 12.
17. Parker: Op cit. 21.
18. Bungener: Op cit. 23.
19. Parker: Op cit. 22.
20. Raynal: Histoire du Berry. 1844. 5. 508.
21. Henry: Op cit. I. 50.
22. Pasquier: Recherches de la France. 8. 769.
23. Henry: Op cit. I. 52.
24. Bungener: Op cit. 27.
25. Wylie: Op cit. 2.
26. Дальнейшее основательно подтверждено Alexandre Ganoczy in The Young Calvin. 1988. 49-91