Созерцание спасения

[air]

Привет всем

Не очень помню произведение, хотя недавно был разговор и оно мельком упоминалось. По моим представлениям, Обломов - один из т.н. "лишних людей" показанных нашей литературой. Кто печально или даже трагически не нашел себе места в обществе.
В чем трагизм фигуры? Да, он понял, что существование окружающих бессмыслено. Люди озабочены тем как жить, но не тем, зачем жить. И в этом обнаружении бессмысленности он прозрел много больше суетливого простачка Штольца.
Обомов успешно потерял смысл жизни суетной. Однако, так и не нашел смысла жизни благодатного. Поэтому вообще-то созерцанием его путь по-моему называть неправильно.

Тут можно вспомнить в сравнении с ним знаете кого? Мотовилова. Он тоже недоумевал, а какая же цель, зачем всё, зачем жить. Но Мотовилов более активно чем Обломов искал, и как то преодолел притяжение дивана, добрался до прп. Серафима. Ну и там ему открылось, что открылось.

Христианство, оно вот проблему смысла жизни решает. Дает ответ. Сейчас в наше время обломовых не менее чем в 19м веке. Иногда они лезут в учебники психологии где им слепцы пишут "смысла жизни нет" ну и дальше разную галиматью о том, как в связи с этим быть дальше. Ну, как тряханет мир посильнее, может галиматьей уже дыру в смысле не получится затыкать, и тогда, как получится.

Обломов успешно потерял смысл жизни суетной. Однако, так и не нашел смысла жизни благодатного.

Это смотря что под "благодатным смыслом" понимать.

Если присмотреться повнимательнее, то Бог во всей полноте наполнил Обломова благодатью. А видимый признак этого - тот душевный покой, в котором пребывает Обломов.

Ему и не надо искать никаких смыслов, потому что благодатный Бог живёт и действует в Обломове - и это именно духовное действие, а не превращение камней в хлеба, что многие принимают за благодать.

Благодать - это то, что возводит ум в созерцание рая - а это и присутствует в т.н. "снах" Обломова.

Где мы? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Что за чудный край!

Нет, правда, там моря, нет высоких гор, скал и пропастей, ни дремучих лесов – нет ничего грандиозного, дикого и угрюмого.

Да и зачем оно, это дикое и грандиозное? Море, например? Бог с ним! Оно наводит только грусть на человека: глядя на него, хочется плакать. Сердце смущается робостью перед необозримой пеленой вод, и не на чем отдохнуть взгляду, измученному однообразием бесконечной картины.

Рев и бешеные раскаты валов не нежат слабого слуха: они всё твердят свою, от начала мира одну и ту же песнь мрачного и неразгаданного содержания; и все слышится в ней один и тот же стон, одни и те же жалобы будто обреченного на муку чудовища, да чьи-то пронзительные, зловещие голоса. Птицы не щебечут вокруг; только безмолвные чайки, как осужденные, уныло носятся у прибрежья и кружатся над водой.

Бессилен рев зверя перед этими воплями природы, ничтожен и голос человека, и сам человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! От этого, может быть, так и тяжело ему смотреть на море.

Нет, Бог с ним, с морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.

Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь. И небо там, над скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от людей.

Не таков мирный уголок, где вдруг очутился наш герой.

Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только чтоб обнять ее покрепче, с любовью: оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.

Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или два на любимое место и подарить ему осенью, среди ненастья, ясный, теплый день.

Горы там как будто только модели тех страшных где-то воздвигнутых гор, которые ужасают воображение. Это ряд отлогих холмов, с которых приятно кататься, резвясь, на спине или, сидя на них, смотреть в раздумье на заходящее солнце.

Река бежит весело, шаля и играя; она то разольется в широкий пруд, то стремится быстрой нитью, или присмиреет, будто задумавшись, и чуть-чуть ползет по камешкам, выпуская из себя по сторонам резвые ручьи, под журчанье которых сладко дремлется.

Весь уголок верст на пятнадцать или на двадцать вокруг представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей. Песчаные и отлогие берега светлой речки, подбирающийся с холма к воде мелкий кустарник, искривленный овраг с ручьем на дне и березовая роща – все как будто было нарочно прибрано одно к одному и мастерски нарисовано.

Измученное волнениями или вовсе не знакомое с ними сердце так и просится спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому не ведомым счастьем. Все сулит там покойную, долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть.